Other Translations: English
From:
Majjhima Nikāya 100 Мадджхима Никая 100
Saṅgāravasutta К Сангараве
Evaṁ me sutaṁ—Так я слышал.
ekaṁ samayaṁ bhagavā kosalesu cārikaṁ carati mahatā bhikkhusaṅghena saddhiṁ. Однажды Благословенный путешествовал по стране Косал вместе с большой общиной монахов.
Tena kho pana samayena dhanañjānī nāma brāhmaṇī cañcalikappe paṭivasati abhippasannā buddhe ca dhamme ca saṅghe ca. И в то время брахманка по имени Дхананьджани проживала в Чандалакаппе, наделённая полной уверенностью по отношению к Будде, Дхамме, и Сангхе.
Atha kho dhanañjānī brāhmaṇī upakkhalitvā tikkhattuṁ udānaṁ udānesi: Однажды она споткнулась и произнесла три раза:
“Namo tassa bhagavato arahato sammāsambuddhassa. «Слава Благословенному, совершенному и полностью просветлённому!
Namo tassa bhagavato arahato sammāsambuddhassa. Слава Благословенному, совершенному и полностью просветлённому!
Namo tassa bhagavato arahato sammāsambuddhassā”ti. Слава Благословенному, совершенному и полностью просветлённому!»
Tena kho pana samayena saṅgāravo nāma māṇavo cañcalikappe paṭivasati tiṇṇaṁ vedānaṁ pāragū sanighaṇḍukeṭubhānaṁ sākkharappabhedānaṁ itihāsapañcamānaṁ, padako, veyyākaraṇo, lokāyatamahāpurisalakkhaṇesu anavayo. В то время брахманский ученик по имени Сангарава проживал в Чандалакаппе. Юный, с недавно обритой головой, шестнадцатилетний, он был знатоком Трёх Вед в их словарях, литургии, фонологии, этимологии, и исторей как пятое. Он хорошо знал филологию, грамматику и был прекрасно сведущ в натурфилософии и в знаках Великого Человека,
Assosi kho saṅgāravo māṇavo dhanañjāniyā brāhmaṇiyā evaṁ vācaṁ bhāsamānāya. Услышав, что брахманка Дхананьджани произнесла эти слова,
Sutvā dhanañjāniṁ brāhmaṇiṁ etadavoca: он сказал ей:
“avabhūtāva ayaṁ dhanañjānī brāhmaṇī, parabhūtāva ayaṁ dhanañjānī brāhmaṇī, vijjamānānaṁ tevijjānaṁ brāhmaṇānaṁ, atha ca pana tassa muṇḍakassa samaṇakassa vaṇṇaṁ bhāsissatī”ti. «Как низка и постыдна эта брахманка Дхананьджани, ведь когда вокруг брахманы, она восхваляет этого бритоголового отшельника».
“Na hi pana tvaṁ, tāta bhadramukha, tassa bhagavato sīlapaññāṇaṁ jānāsi. «Мой дорогой, ты не знаешь нравственности и мудрости Благословенного.
Sace tvaṁ, tāta bhadramukha, tassa bhagavato sīlapaññāṇaṁ jāneyyāsi, na tvaṁ, tāta bhadramukha, taṁ bhagavantaṁ akkositabbaṁ paribhāsitabbaṁ maññeyyāsī”ti. Если бы ты знал нравственность и мудрость Благословенного, мой дорогой, ты бы никогда не подумал ругать и оскорблять его».
“Tena hi, bhoti, yadā samaṇo gotamo cañcalikappaṁ anuppatto hoti atha me āroceyyāsī”ti. «В таком случае, почтенная, извести меня, когда отшельник Готама прибудет в Чандалакаппу».
“Evaṁ, bhadramukhā”ti kho dhanañjānī brāhmaṇī saṅgāravassa māṇavassa paccassosi. «Хорошо, мой дорогой» – ответила брахманка Дхананьджани.
Atha kho bhagavā kosalesu anupubbena cārikaṁ caramāno yena cañcalikappaṁ tadavasari. И тогда, совершив несколько переходов по стране Косал, Благословенный со временем прибыл в Чандалакаппу.
Tatra sudaṁ bhagavā cañcalikappe viharati todeyyānaṁ brāhmaṇānaṁ ambavane. Там, в Чандалакаппе, Благословенный остановился в манговой роще, принадлежащей клану Тодейи.
Assosi kho dhanañjānī brāhmaṇī: “bhagavā kira cañcalikappaṁ anuppatto, cañcalikappe viharati todeyyānaṁ brāhmaṇānaṁ ambavane”ti. Брахманка Дхананьджани услышала, что Благословенный прибыл,
Atha kho dhanañjānī brāhmaṇī yena saṅgāravo māṇavo tenupasaṅkami; upasaṅkamitvā saṅgāravaṁ māṇavaṁ etadavoca: а потому она отправилась к брахманскому ученику Сангараве и сказала ему: «Мой дорогой, Благословенный прибыл в Чандалакаппу и остановился здесь, в Чандалакаппе, в манговой роще, принадлежащей клану Тодейи.
“ayaṁ, tāta bhadramukha, so bhagavā cañcalikappaṁ anuppatto, cañcalikappe viharati todeyyānaṁ brāhmaṇānaṁ ambavane.
Yassadāni, tāta bhadramukha, kālaṁ maññasī”ti. И теперь, мой дорогой, ты можешь отправляться, когда сочтёшь нужным».
“Evaṁ, bho”ti kho saṅgāravo māṇavo dhanañjāniyā brāhmaṇiyā paṭissutvā yena bhagavā tenupasaṅkami; upasaṅkamitvā bhagavatā saddhiṁ sammodi. «Хорошо, почтенная» – ответил он. Затем он отправился к Благословенному и обменялся с ним приветствиями.
Sammodanīyaṁ kathaṁ sāraṇīyaṁ vītisāretvā ekamantaṁ nisīdi. Ekamantaṁ nisinno kho saṅgāravo māṇavo bhagavantaṁ etadavoca: После обмена вежливыми приветствиями и любезностями он сел рядом и спросил Благословенного:
“Santi kho, bho gotama, eke samaṇabrāhmaṇā diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti. «Господин Готама, есть некие жрецы и отшельники, которые заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
Tatra, bho gotama, ye te samaṇabrāhmaṇā diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti, tesaṁ bhavaṁ gotamo katamo”ti? Где среди этих жрецов и отшельников находится господин Готама?»
“Diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattānaṁ, ādibrahmacariyaṁ paṭijānantānampi kho ahaṁ, bhāradvāja, vemattaṁ vadāmi. «Бхарадваджа, я утверждаю, что есть различие среди этих жрецов и отшельников, которые заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
Santi, bhāradvāja, eke samaṇabrāhmaṇā anussavikā. Есть некие жрецы и отшельники, которые традиционалисты,
Te anussavena diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti; Которые на основании устной традиции заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
seyyathāpi brāhmaṇā tevijjā. Таковыми, [например], являются брахманы Трёх Вед.
Santi pana, bhāradvāja, eke samaṇabrāhmaṇā kevalaṁ saddhāmattakena diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti; [Далее], есть некие жрецы и отшельники, которые всецело на основании простой лишь веры заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
seyyathāpi takkī vīmaṁsī. Таковыми, [например], являются рассуждающие и изучающие.
Santi, bhāradvāja, eke samaṇabrāhmaṇā pubbe ananussutesu dhammesu sāmaṁyeva dhammaṁ abhiññāya diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti. [Далее], есть некие жрецы и отшельники, которые, напрямую познав Дхамму для себя среди вещей, не слышанных прежде, заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
Tatra, bhāradvāja, ye te samaṇabrāhmaṇā pubbe ananussutesu dhammesu sāmaṁyeva dhammaṁ abhiññāya diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti, tesāhamasmi. Я, Бхарадваджа, один из этих жрецов и отшельников, которые, напрямую познав Дхамму для себя среди вещей, не слышанных прежде, заявляют [о том, что учат] основам святой жизни после достижения завершения и совершенства прямого знания здесь и сейчас.
Tadamināpetaṁ, bhāradvāja, pariyāyena veditabbaṁ, yathā ye te samaṇabrāhmaṇā pubbe ananussutesu dhammesu sāmaṁyeva dhammaṁ abhiññāya diṭṭhadhammābhiññāvosānapāramippattā, ādibrahmacariyaṁ paṭijānanti, tesāhamasmi. И то, почему я один из этих жрецов и отшельников, можно понять следующим образом.
Idha me, bhāradvāja, pubbeva sambodhā anabhisambuddhassa bodhisattasseva sato etadahosi: Бхарадваджа, до своего просветления, когда я всё ещё был только лишь непросветлённым бодхисаттой, я думал так:
‘sambādho gharāvāso rajāpatho, abbhokāso pabbajjā. «Домохозяйская жизнь тесная и пыльная. Бездомная жизнь подобна бескрайним просторам.
Nayidaṁ sukaraṁ agāraṁ ajjhāvasatā ekantaparipuṇṇaṁ ekantaparisuddhaṁ saṅkhalikhitaṁ brahmacariyaṁ carituṁ. Непросто, проживая дома, вести святую жизнь всецело чистую и совершенную, словно отполированная морская раковина.
Yannūnāhaṁ kesamassuṁ ohāretvā kāsāyāni vatthāni acchādetvā agārasmā anagāriyaṁ pabbajeyyan’ti. Что, если я, обрив волосы и бороду и надев жёлтые одежды, оставлю домохозяйскую жизнь ради жизни бездомной?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, aparena samayena daharova samāno susukāḷakeso bhadrena yobbanena samannāgato paṭhamena vayasā akāmakānaṁ mātāpitūnaṁ assumukhānaṁ rudantānaṁ kesamassuṁ ohāretvā kāsāyāni vatthāni acchādetvā agārasmā anagāriyaṁ pabbajiṁ. Позже, будучи всё ещё черноволосым юношей, наделённым благословением молодости на первом этапе жизни, я обрил волосы и бороду, надел жёлтые одежды и оставил жизнь домохозяйскую ради жизни бездомной.
So evaṁ pabbajito samāno kiṅkusalagavesī anuttaraṁ santivarapadaṁ pariyesamāno yena āḷāro kālāmo tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā āḷāraṁ kālāmaṁ etadavocaṁ: Уйдя в бездомную жизнь, монахи, в поисках благого, ища непревзойдённое состояние высочайшего покоя, я отправился к [отшельнику] Алара Каламе и сказал ему:
‘icchāmahaṁ, āvuso kālāma, imasmiṁ dhammavinaye brahmacariyaṁ caritun’ti. Друг Калама, я бы хотел вести святую жизнь в этой Дхамме и Винае».
Evaṁ vutte, bhāradvāja, āḷāro kālāmo maṁ etadavoca: Алара Калама ответил:
‘viharatāyasmā. «Достопочтенный может оставаться здесь.
Tādiso ayaṁ dhammo yattha viññū puriso nacirasseva sakaṁ ācariyakaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja vihareyyā’ti. Эта Дхамма такова, что мудрец вскоре сможет войти и пребывать в ней, реализовав для себя посредством прямого знания доктрину своего учителя».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, nacirasseva khippameva taṁ dhammaṁ pariyāpuṇiṁ. И вскоре я быстро выучил ту Дхамму.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, tāvatakeneva oṭṭhapahatamattena lapitalāpanamattena ‘ñāṇavādañca vadāmi, theravādañca jānāmi, passāmī’ti ca paṭijānāmi, ahañceva aññe ca. До той степени, до которой излагалось его учение посредством простой декламации губами и повторения [заученного], я мог говорить со знанием и уверенностью, и я заявлял: «Я знаю и вижу». И были и другие, кто делал так же.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘na kho āḷāro kālāmo imaṁ dhammaṁ kevalaṁ saddhāmattakena sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedeti; «Не только за счёт одной веры Алара Калама заявляет: «Реализовав для себя посредством прямого знания, я вхожу и пребываю в этой Дхамме».
addhā āḷāro kālāmo imaṁ dhammaṁ jānaṁ passaṁ viharatī’ti. Вне сомнений, Алара Калама [на самом деле] пребывает, зная и видя эту Дхамму».
Atha khvāhaṁ, bhāradvāja, yena āḷāro kālāmo tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā āḷāraṁ kālāmaṁ etadavocaṁ: Тогда я отправился к Алара Каламе и сказал:
‘kittāvatā no, āvuso kālāma, imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedesī’ti? «Друг Алара, каким образом ты заявляешь, что, реализовав для себя посредством прямого знания, ты входишь и пребываешь в этой Дхамме?»
Evaṁ vutte, bhāradvāja, āḷāro kālāmo ākiñcaññāyatanaṁ pavedesi. В ответ на это он заявил о сфере отсутствия всего.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘na kho āḷārasseva kālāmassa atthi saddhā, mayhampatthi saddhā; «Не только Алара Калама имеет веру,
na kho āḷārasseva kālāmassa atthi vīriyaṁ …pe… усердие...
sati … осознанность,
samādhi … сосредоточение...
paññā, mayhampatthi paññā. и мудрость. У меня тоже есть вера, усердие, осознанность, сосредоточение и мудрость.
Yannūnāhaṁ yaṁ dhammaṁ āḷāro kālāmo sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedeti tassa dhammassa sacchikiriyāya padaheyyan’ti. Что, если я постараюсь реализовать Дхамму, о которой Алара Калама заявляет, что входит и пребывает в ней, реализовав для себя посредством прямого знания»?
So kho ahaṁ, bhāradvāja, nacirasseva khippameva taṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja vihāsiṁ. И вскоре я быстро вошёл и пребывал в той Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
Atha khvāhaṁ, bhāradvāja, yena āḷāro kālāmo tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā āḷāraṁ kālāmaṁ etadavocaṁ: Тогда я отправился к Алара Каламе и сказал:
‘ettāvatā no, āvuso kālāma, imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedesī’ti? «Друг Калама, таким ли образом ты заявляешь, что входишь и пребываешь в этой Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания»?
‘Ettāvatā kho ahaṁ, āvuso, imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedemī’ti. «Таким образом, друг».
‘Ahampi kho, āvuso, ettāvatā imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmī’ti. «Таким же образом, друг, я также вхожу и пребываю в этой Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания».
‘Lābhā no, āvuso, suladdhaṁ no, āvuso, «Какое благо для нас, друг, какое огромное благо,
ye mayaṁ āyasmantaṁ tādisaṁ sabrahmacāriṁ passāma. что у нас есть такой достопочтенный, как наш товарищ по святой жизни.
Iti yāhaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedemi taṁ tvaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharasi; Та Дхамма, о которой я заявляю, что вхожу и пребываю в ней, реализовав [её] для себя посредством прямого знания, является [той же самой] Дхаммой, в которую ты входишь и пребываешь, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
yaṁ tvaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharasi tamahaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedemi. И та Дхамма, в которую ты входишь и пребываешь, реализовав [её] для себя посредством прямого знания, является [той же самой], о которой я заявляю, что вхожу и пребываю в ней, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
Iti yāhaṁ dhammaṁ jānāmi taṁ tvaṁ dhammaṁ jānāsi, yaṁ tvaṁ dhammaṁ jānāsi tamahaṁ dhammaṁ jānāmi. Так что ты знаешь Дхамму, которую я знаю, и я знаю Дхамму, которую знаешь ты.
Iti yādiso ahaṁ tādiso tuvaṁ, yādiso tuvaṁ tādiso ahaṁ. Каков я, таков и ты. Каков ты, таков и я.
Ehi dāni, āvuso, ubhova santā imaṁ gaṇaṁ pariharāmā’ti. Ну же, друг! Будем теперь вместе вести эту общину [учеников]».
Iti kho, bhāradvāja, āḷāro kālāmo ācariyo me samāno attano antevāsiṁ maṁ samānaṁ attanā samasamaṁ ṭhapesi, uḷārāya ca maṁ pūjāya pūjesi. Так мой учитель, Алара Калама, поставил меня, своего ученика, наравне с собой, и оказал мне наивысшее почтение.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘nāyaṁ dhammo nibbidāya na virāgāya na nirodhāya na upasamāya na abhiññāya na sambodhāya na nibbānāya saṁvattati, yāvadeva ākiñcaññāyatanūpapattiyā’ti. «Эта Дхамма не ведёт к утрате очарованности, к бесстрастию, к прекращению, к покою, к прямому знанию, к просветлению, к ниббане, но [ведёт только] к перерождению в сфере отсутствия всего».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, taṁ dhammaṁ analaṅkaritvā tasmā dhammā nibbijja apakkamiṁ. Не будучи удовлетворённым этой Дхаммой, разочарованный ею, я ушёл.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, kiṅkusalagavesī anuttaraṁ santivarapadaṁ pariyesamāno yena udako rāmaputto tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā udakaṁ rāmaputtaṁ etadavocaṁ: Будучи всё ещё в поисках благого, ища непревзойдённое состояние высочайшего покоя, я отправился к [отшельнику] Уддака Рамапутте и сказал ему:
‘icchāmahaṁ, āvuso, imasmiṁ dhammavinaye brahmacariyaṁ caritun’ti. Друг, я бы хотел вести святую жизнь в этой Дхамме и Винае».
Evaṁ vutte, bhāradvāja, udako rāmaputto maṁ etadavoca: Уддака Рамапутта ответил:
‘viharatāyasmā. «Достопочтенный может оставаться здесь.
Tādiso ayaṁ dhammo yattha viññū puriso nacirasseva sakaṁ ācariyakaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja vihareyyā’ti. Эта Дхамма такова, что мудрец вскоре сможет войти и пребывать в ней, реализовав для себя посредством прямого знания доктрину своего учителя».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, nacirasseva khippameva taṁ dhammaṁ pariyāpuṇiṁ. И вскоре я быстро выучил ту Дхамму.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, tāvatakeneva oṭṭhapahatamattena lapitalāpanamattena ‘ñāṇavādañca vadāmi, theravādañca jānāmi, passāmī’ti ca paṭijānāmi, ahañceva aññe ca. До той степени, до которой излагалось его учение посредством простой декламации губами и повторения [заученного], я мог говорить со знанием и уверенностью, и я заявлял: «Я знаю и вижу». И были и другие, кто делал так же.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘na kho rāmo imaṁ dhammaṁ kevalaṁ saddhāmattakena sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedesi; «Не только за счёт одной веры Рама заявляет: «Реализовав для себя посредством прямого знания, я вхожу и пребываю в этой Дхамме».
addhā rāmo imaṁ dhammaṁ jānaṁ passaṁ vihāsī’ti. Вне сомнений, Рама [на самом деле] пребывает, зная и видя эту Дхамму».
Atha khvāhaṁ, bhāradvāja, yena udako rāmaputto tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā udakaṁ rāmaputtaṁ etadavocaṁ: Тогда я отправился к [отшельнику] Уддака Рамапутте и сказал ему:
‘kittāvatā no, āvuso, rāmo imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedesī’ti? «Друг, каким образом Рама заявлял, что, реализовав для себя посредством прямого знания, он входил и пребывал в этой Дхамме?»
Evaṁ vutte, bhāradvāja, udako rāmaputto nevasaññānāsaññāyatanaṁ pavedesi. В ответ на это Уддака Рамапутта заявил о сфере ни-восприятия-ни-не-восприятия.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘na kho rāmasseva ahosi saddhā, mayhampatthi saddhā; «Не только у Рамы были вера,
na kho rāmasseva ahosi vīriyaṁ …pe… усердие...
sati … осознанность,
samādhi … сосредоточение...
paññā, mayhampatthi paññā. и мудрость. У меня тоже есть вера, усердие, осознанность, сосредоточение и мудрость.
Yannūnāhaṁ yaṁ dhammaṁ rāmo sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmīti pavedesi tassa dhammassa sacchikiriyāya padaheyyan’ti. Что, если я постараюсь реализовать Дхамму, о которой Рама заявляет, что входит и пребывает в ней, реализовав для себя посредством прямого знания»?
So kho ahaṁ, bhāradvāja, nacirasseva khippameva taṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja vihāsiṁ. И вскоре я быстро вошёл и пребывал в той Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
Atha khvāhaṁ, bhāradvāja, yena udako rāmaputto tenupasaṅkamiṁ; upasaṅkamitvā udakaṁ rāmaputtaṁ etadavocaṁ: Тогда я отправился к [отшельнику] Уддака Рамапутте и сказал ему:
‘ettāvatā no, āvuso, rāmo imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedesī’ti? «Друг, таким ли образом Рама заявлял, что входил и пребывал в этой Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания»?
‘Ettāvatā kho, āvuso, rāmo imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedesī’ti. «Таким образом, друг».
‘Ahampi kho, āvuso, ettāvatā imaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharāmī’ti. «Таким же образом, друг, я также вхожу и пребываю в этой Дхамме, реализовав [её] для себя посредством прямого знания».
‘Lābhā no, āvuso, suladdhaṁ no, āvuso, «Какое благо для нас, друг, какое огромное благо,
ye mayaṁ āyasmantaṁ tādisaṁ sabrahmacāriṁ passāma. что у нас есть такой достопочтенный, как наш товарищ по святой жизни.
Iti yaṁ dhammaṁ rāmo sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedesi taṁ tvaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharasi; Та Дхамма, о которой Рама заявлял, что входил и пребывал в ней, реализовав [её] для себя посредством прямого знания, является [той же самой] Дхаммой, в которую ты входишь и пребываешь, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
yaṁ tvaṁ dhammaṁ sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja viharasi taṁ dhammaṁ rāmo sayaṁ abhiññā sacchikatvā upasampajja pavedesi. И та Дхамма, в которую ты входишь и пребываешь, реализовав [её] для себя посредством прямого знания, является [той же самой], о которой Рама заявлял, что входил и пребывал в ней, реализовав [её] для себя посредством прямого знания.
Iti yaṁ dhammaṁ rāmo abhiññāsi taṁ tvaṁ dhammaṁ jānāsi, yaṁ tvaṁ dhammaṁ jānāsi taṁ dhammaṁ rāmo abhiññāsi. Так что ты знаешь Дхамму, которую знал Рама, и Рама знал Дхамму, которую знаешь ты.
Iti yādiso rāmo ahosi tādiso tuvaṁ, yādiso tuvaṁ tādiso rāmo ahosi. Каков был Рама, таков и ты. Каков ты, таков был и Рама.
Ehi dāni, āvuso, tuvaṁ imaṁ gaṇaṁ pariharā’ti. Ну же, друг! Ну же, друг, веди теперь эту общину [учеников]».
Iti kho, bhāradvāja, udako rāmaputto sabrahmacārī me samāno ācariyaṭṭhāne maṁ ṭhapesi, uḷārāya ca maṁ pūjāya pūjesi. Так мой товарищ по святой жизни, Уддака Рамапутта, поставил меня учителем и оказал мне наивысшее почтение.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘nāyaṁ dhammo nibbidāya na virāgāya na nirodhāya na upasamāya na abhiññāya na sambodhāya na nibbānāya saṁvattati, yāvadeva nevasaññānāsaññāyatanūpapattiyā’ti. «Эта Дхамма не ведёт к утрате очарованности, к бесстрастию, к прекращению, к покою, к прямому знанию, к просветлению, к ниббане, Но [ведёт только] к перерождению в сфере ни-восприятия-ни-не-восприятия».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, taṁ dhammaṁ analaṅkaritvā tasmā dhammā nibbijja apakkamiṁ. Не будучи удовлетворённым этой Дхаммой, разочарованный ею, я ушёл.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, kiṅkusalagavesī anuttaraṁ santivarapadaṁ pariyesamāno magadhesu anupubbena cārikaṁ caramāno yena uruvelā senānigamo tadavasariṁ. Будучи всё ещё в поисках благого, ища непревзойдённое состояние высочайшего покоя, Я странствовал переходами по стране Магадхов, пока со временем не прибыл в Урувелу, в Сенанигаму.
Tatthaddasaṁ ramaṇīyaṁ bhūmibhāgaṁ, pāsādikañca vanasaṇḍaṁ, nadiñca sandantiṁ setakaṁ supatitthaṁ ramaṇīyaṁ, samantā ca gocaragāmaṁ. Там я увидел чудесную местность с восхитительной рощей, кристально чистой рекой с приятными пологими берегами И близлежащей деревней для сбора подаяний.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘ramaṇīyo vata bho bhūmibhāgo, pāsādiko ca vanasaṇḍo, nadī ca sandati setakā supatitthā ramaṇīyā, samantā ca gocaragāmo. «Это чудесная местность с восхитительной рощей, кристально чистой рекой с приятными пологими берегами и с близлежащей деревней для сбора подаяний.
Alaṁ vatidaṁ kulaputtassa padhānatthikassa padhānāyā’ti. Это послужит старанию представителя клана, настроившегося на старание».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, tattheva nisīdiṁ: И я сел там, думая:
‘alamidaṁ padhānāyā’ti. «Это послужит старанию».
Apissu maṁ, bhāradvāja, tisso upamā paṭibhaṁsu anacchariyā pubbe assutapubbā. Затем эти три образа – спонтанные и никогда прежде не слышанные – возникли во мне.
Seyyathāpi, bhāradvāja, allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ udake nikkhittaṁ. Представь, как если бы мокрый кусок дерева лежал в воде,
Atha puriso āgaccheyya uttarāraṇiṁ ādāya: и пришёл бы человек с верхней палкой для розжига, думая:
‘aggiṁ abhinibbattessāmi, tejo pātukarissāmī’ti. «Я зажгу огонь, я произведу тепло».
Taṁ kiṁ maññasi, bhāradvāja, Как ты думаешь, Бхарадваджа,
api nu so puriso amuṁ allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ udake nikkhittaṁ uttarāraṇiṁ ādāya abhimanthento aggiṁ abhinibbatteyya, tejo pātukareyyā”ti? Смог бы он разжечь огонь и создать тепло трением верхней палки для розжига в мокром куске дерева, лежащем в воде?»
“No hidaṁ, bho gotama. «Нет, господин Готама.
Taṁ kissa hetu? И почему?
Aduñhi, bho gotama, allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ, tañca pana udake nikkhittaṁ; Потому что кусок дерева мокрый и лежит в воде.
yāvadeva ca pana so puriso kilamathassa vighātassa bhāgī assā”ti. Со временем человека постигли бы усталость и разочарование».
“Evameva kho, bhāradvāja, ye hi keci samaṇā vā brāhmaṇā vā kāyena ceva cittena ca kāmehi avūpakaṭṭhā viharanti, yo ca nesaṁ kāmesu kāmacchando kāmasneho kāmamucchā kāmapipāsā kāmapariḷāho so ca ajjhattaṁ na suppahīno hoti na suppaṭippassaddho, opakkamikā cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, abhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. No cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti abhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. «Так и с теми жрецами или отшельниками, которые живут, всё ещё телесно не отлучив себя от чувственных удовольствий, И чьё чувственное желание, увлечение, любовь, жажда и страсть к чувственным удовольствиям не были полностью отброшены и сдержаны внутренне. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники испытывают болезненные, мучительные, пронзающие чувства из-за своего старания, они неспособны на знание и видение [а также] и на непревзойдённое просветление. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники не испытывают болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за своего старания, они не способны на знание и видение, [а также] и на непревзойдённое просветление.
Ayaṁ kho maṁ, bhāradvāja, paṭhamā upamā paṭibhāsi anacchariyā pubbe assutapubbā. Таким был первый образ, что пришёл ко мне спонтанно, никогда прежде не слышанный.
Aparāpi kho maṁ, bhāradvāja, dutiyā upamā paṭibhāsi anacchariyā pubbe assutapubbā. Затем второй образ спонтанно пришёл ко мне, никогда прежде не слышанный.
Seyyathāpi, bhāradvāja, allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ ārakā udakā thale nikkhittaṁ. Представь, как если бы мокрый кусок дерева лежал на сухой земле вдали от воды,
Atha puriso āgaccheyya uttarāraṇiṁ ādāya: и пришёл бы человек с верхней палкой для розжига, думая:
‘aggiṁ abhinibbattessāmi, tejo pātukarissāmī’ti. «Я зажгу огонь, я произведу тепло».
Taṁ kiṁ maññasi, bhāradvāja, Как ты думаешь, Бхарадваджа,
api nu so puriso amuṁ allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ ārakā udakā thale nikkhittaṁ uttarāraṇiṁ ādāya abhimanthento aggiṁ abhinibbatteyya tejo pātukareyyā”ti? Смог бы он разжечь огонь и создать тепло трением верхней палки для розжига в мокром куске дерева, лежащем на сухой земле вдали от воды?»
“No hidaṁ, bho gotama. «Нет, господин Готама.
Taṁ kissa hetu? И почему?
Aduñhi, bho gotama, allaṁ kaṭṭhaṁ sasnehaṁ, kiñcāpi ārakā udakā thale nikkhittaṁ; Потому что кусок дерева мокрый, хоть и лежит на сухой земле вдали от воды.
yāvadeva ca pana so puriso kilamathassa vighātassa bhāgī assā”ti. “Evameva kho, bhāradvāja, ye hi keci samaṇā vā brāhmaṇā vā kāyena ceva cittena ca kāmehi vūpakaṭṭhā viharanti, yo ca nesaṁ kāmesu kāmacchando kāmasneho kāmamucchā kāmapipāsā kāmapariḷāho so ca ajjhattaṁ na suppahīno hoti na suppaṭippassaddho, opakkamikā cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, abhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. No cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, abhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. Потому что кусок дерева мокрый, хоть и лежит на сухой земле вдали от воды. Со временем человека постигли бы усталость и разочарование». «Так и с теми жрецами или отшельниками, которые живут, всё ещё телесно не отлучив себя от чувственных удовольствий, но чьё чувственное желание, увлечение, любовь, жажда и страсть к чувственным удовольствиям не были полностью отброшены и сдержаны внутренне. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники испытывают болезненные, мучительные, пронзающие чувства из-за своего старания, они неспособны на знание и видение [а также] и на непревзойдённое просветление. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники не испытывают болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за своего старания, они не способны на знание и видение, [а также] и на непревзойдённое просветление.
Ayaṁ kho maṁ, bhāradvāja, dutiyā upamā paṭibhāsi anacchariyā pubbe assutapubbā. Таким был второй образ, что пришёл ко мне спонтанно, никогда прежде не слышанный.
Aparāpi kho maṁ, bhāradvāja, tatiyā upamā paṭibhāsi anacchariyā pubbe assutapubbā. Затем третий образ спонтанно пришёл ко мне, никогда прежде не слышанный.
Seyyathāpi, bhāradvāja, sukkhaṁ kaṭṭhaṁ koḷāpaṁ ārakā udakā thale nikkhittaṁ. Представь, как если бы сухой, высохший кусок дерева лежал на сухой земле вдали от воды,
Atha puriso āgaccheyya uttarāraṇiṁ ādāya: и пришёл бы человек с верхней палкой для розжига, думая:
‘aggiṁ abhinibbattessāmi, tejo pātukarissāmī’ti. «Я зажгу огонь, я произведу тепло».
Taṁ kiṁ maññasi, bhāradvāja, Как ты думаешь, Бхарадваджа,
api nu so puriso amuṁ sukkhaṁ kaṭṭhaṁ koḷāpaṁ ārakā udakā thale nikkhittaṁ uttarāraṇiṁ ādāya abhimanthento aggiṁ abhinibbatteyya, tejo pātukareyyā”ti? Смог бы он разжечь огонь и создать тепло трением верхней палки для розжига в сухом, высохшем куске дерева, лежащем на сухой земле вдали от воды?»
“Evaṁ, bho gotama. «Да, господин Готама.
Taṁ kissa hetu? И почему?
Aduñhi, bho gotama, sukkhaṁ kaṭṭhaṁ koḷāpaṁ, tañca pana ārakā udakā thale nikkhittan”ti. Потому что кусок дерева сухой, высохший и лежит на сухой земле вдали от воды».
“Evameva kho, bhāradvāja, ye hi keci samaṇā vā brāhmaṇā vā kāyena ceva cittena ca kāmehi vūpakaṭṭhā viharanti, yo ca nesaṁ kāmesu kāmacchando kāmasneho kāmamucchā kāmapipāsā kāmapariḷāho so ca ajjhattaṁ suppahīno hoti suppaṭippassaddho, opakkamikā cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, bhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. No cepi te bhonto samaṇabrāhmaṇā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, bhabbāva te ñāṇāya dassanāya anuttarāya sambodhāya. «Так и с теми жрецами или отшельниками, которые живут, телесно отлучив себя от чувственных удовольствий, и чьё чувственное желание, увлечение, любовь, жажда и страсть к чувственным удовольствиям были полностью отброшены и сдержаны внутренне. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники испытывают болезненные, мучительные, пронзающие чувства из-за своего старания, они способны на знание и видение [а также] и на непревзойдённое просветление. Даже если эти почтенные жрецы и отшельники не испытывают болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за своего старания, они способны на знание и видение [а также] и на непревзойдённое просветление.
Ayaṁ kho maṁ, bhāradvāja, tatiyā upamā paṭibhāsi anacchariyā pubbe assutapubbā. Таким был третий образ, что пришёл ко мне спонтанно, никогда прежде не слышанный.
Imā kho maṁ, bhāradvāja, tisso upamā paṭibhaṁsu anacchariyā pubbe assutapubbā. Таковы были три образа, спонтанные и никогда прежде не слышанные, что возникли во мне.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ dantebhidantamādhāya, jivhāya tāluṁ āhacca, cetasā cittaṁ abhiniggaṇheyyaṁ abhinippīḷeyyaṁ abhisantāpeyyan’ti. «Что, если я, стиснув зубы и поджав к нёбу язык, собью, сдержу и сокрушу свой ум своим умом?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, dantebhidantamādhāya, jivhāya tāluṁ āhacca, cetasā cittaṁ abhiniggaṇhāmi abhinippīḷemi abhisantāpemi. По мере того как я делал так,
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, dantebhidantamādhāya, jivhāya tāluṁ āhacca, cetasā cittaṁ abhiniggaṇhato abhinippīḷayato abhisantāpayato kacchehi sedā muccanti. пот лился ручьём из подмышек.
Seyyathāpi, bhāradvāja, balavā puriso dubbalataraṁ purisaṁ sīse vā gahetvā khandhe vā gahetvā abhiniggaṇheyya abhinippīḷeyya abhisantāpeyya; Подобно тому как сильный человек, схватив слабого за голову или плечи, мог бы сбивать его, сдерживать и сокрушать, –
evameva kho me, bhāradvāja, dantebhidantamādhāya, jivhāya tāluṁ āhacca, cetasā cittaṁ abhiniggaṇhato abhinippīḷayato abhisantāpayato kacchehi sedā muccanti. так и я, стиснув зубы и поджав к нёбу язык, сбивал, сдерживал и сокрушал свой ум своим умом, и пот лился ручьём из подмышек.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā; sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ appāṇakaṁyeva jhānaṁ jhāyeyyan’ti. «Что, если я буду практиковать медитацию не-дыхания?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca assāsapassāse uparundhiṁ. Так я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca assāsapassāsesu uparuddhesu kaṇṇasotehi vātānaṁ nikkhamantānaṁ adhimatto saddo hoti. И по мере того как я делал так, громкий звук ветров исходил из моих ушей.
Seyyathāpi nāma kammāragaggariyā dhamamānāya adhimatto saddo hoti; Подобно тому как из раздувающихся мехов кузнеца исходит громкий звук, – точно так же, когда я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом, громкий звук ветров исходил из моих ушей.
evameva kho me, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca assāsapassāsesu uparuddhesu kaṇṇasotehi vātānaṁ nikkhamantānaṁ adhimatto saddo hoti.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā; sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ appāṇakaṁyeva jhānaṁ jhāyeyyan’ti. «Что, если я дальше буду практиковать медитацию не-дыхания?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāse uparundhiṁ. Так я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā vātā muddhani ūhananti. И по мере того как я делал так, жестокие ветры прорезали мою голову.
Seyyathāpi, bhāradvāja, balavā puriso, tiṇhena sikharena muddhani abhimattheyya; Подобно тому, как если бы сильный человек сокрушил мою голову концом острого меча, – точно так же, когда я прекратил вдохи и выдохи носом, ртом и ушами, жестокие ветры прорезали мою голову.
evameva kho me, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā vātā muddhani ūhananti.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā; sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ appāṇakaṁyeva jhānaṁ jhāyeyyan’ti. «Что, если я дальше буду практиковать медитацию не-дыхания?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāse uparundhiṁ. Так я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā sīse sīsavedanā honti. По мере того как я делал так, жестокие боли возникали в моей голове.
Seyyathāpi, bhāradvāja, balavā puriso daḷhena varattakkhaṇḍena sīse sīsaveṭhaṁ dadeyya; Подобно тому, как если бы сильный человек затягивал на моей голове тюрбан из прочных кожаных ремней, – точно так же, когда я прекратил вдохи и выдохи носом, ртом и ушами, жестокие боли возникали в моей голове.
evameva kho, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā sīse sīsavedanā honti.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā; sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ appāṇakaṁyeva jhānaṁ jhāyeyyan’ti. «Что, если я дальше буду практиковать медитацию не-дыхания?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāse uparundhiṁ. Так я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā vātā kucchiṁ parikantanti. По мере того как я делал так, жестокие ветры вскрывали мой живот.
Seyyathāpi, bhāradvāja, dakkho goghātako vā goghātakantevāsī vā tiṇhena govikantanena kucchiṁ parikanteyya; Подобно тому как если бы умелый мясник или его ученик вскрывали брюхо быка острым мясницким ножом, – точно так же, когда я прекратил вдохи и выдохи носом, ртом и ушами, жестокие ветры вскрывали мой живот.
evameva kho me, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimattā vātā kucchiṁ parikantanti.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā; sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ appāṇakaṁyeva jhānaṁ jhāyeyyan’ti. «Что, если я дальше буду практиковать медитацию не-дыхания?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāse uparundhiṁ. Так я прекратил вдохи и выдохи носом и ртом.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimatto kāyasmiṁ ḍāho hoti. По мере того как я делал так, моё тело жестоко горело.
Seyyathāpi, bhāradvāja, dve balavanto purisā dubbalataraṁ purisaṁ nānābāhāsu gahetvā aṅgārakāsuyā santāpeyyuṁ samparitāpeyyuṁ; Подобно тому как если бы два сильных человека, схватив слабого человека за руки, поджаривали его над ямой с горячими углями, – точно так же, когда я прекратил вдохи и выдохи носом, ртом и ушами, в моём теле было жестокое горение.
evameva kho me, bhāradvāja, mukhato ca nāsato ca kaṇṇato ca assāsapassāsesu uparuddhesu adhimatto kāyasmiṁ ḍāho hoti.
Āraddhaṁ kho pana me, bhāradvāja, vīriyaṁ hoti asallīnaṁ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā, sāraddho ca pana me kāyo hoti appaṭippassaddho, teneva dukkhappadhānena padhānābhitunnassa sato. И хотя неутомимое усердие было зарождено во мне и утверждена неослабевающая осознанность, моё тело было взволновано и неспокойно, поскольку я был истощён болезненным старанием.
Apissu maṁ, bhāradvāja, devatā disvā evamāhaṁsu: Тогда одни божества, увидев меня, сказали:
‘kālaṅkato samaṇo gotamo’ti. «Отшельник Готама мёртв».
Ekaccā devatā evamāhaṁsu: Третьи божества сказали:
‘na kālaṅkato samaṇo gotamo, api ca kālaṁ karotī’ti. «Он не мёртв, но умирает».
Ekaccā devatā evamāhaṁsu: Третьи божества сказали:
‘na kālaṅkato samaṇo gotamo, nāpi kālaṁ karoti; «Он ни мёртв, ни умирает, А он – арахант, потому что таким образом живут араханты».
arahaṁ samaṇo gotamo, vihāro tveva so arahato evarūpo hotī’ti.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ sabbaso āhārupacchedāya paṭipajjeyyan’ti. «Что, если я буду практиковать полностью без пищи?»
Atha kho maṁ, bhāradvāja, devatā upasaṅkamitvā etadavocuṁ: Тогда божества пришли ко мне и сказали:
‘mā kho tvaṁ, mārisa, sabbaso āhārupacchedāya paṭipajji. «Почтенный, пожалуйста, не практикуйте полностью без пищи.
Sace kho tvaṁ, mārisa, sabbaso āhārupacchedāya paṭipajjissasi, tassa te mayaṁ dibbaṁ ojaṁ lomakūpehi ajjhohāressāma. Если вы сделаете так, мы будем вливать через ваши поры кожи божественное питание, и на этом вы выживете».
Tāya tvaṁ yāpessasī’ti.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘ahañceva kho pana sabbaso ajajjitaṁ paṭijāneyyaṁ, imā ca me devatā dibbaṁ ojaṁ lomakūpehi ajjhohāreyyuṁ, tāya cāhaṁ yāpeyyaṁ. «Если бы я заявил об абсолютном голодании, а эти божества стали бы вливать через поры моей кожи божественное питание, то я солгал бы [сам себе]».
Taṁ mamassa musā’ti.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, tā devatā paccācikkhāmi, ‘halan’ti vadāmi. А потому я приказал им уйти, сказав: «Довольно».
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘yannūnāhaṁ thokaṁ thokaṁ āhāraṁ āhāreyyaṁ pasataṁ pasataṁ, yadi vā muggayūsaṁ, yadi vā kulatthayūsaṁ, yadi vā kaḷāyayūsaṁ, yadi vā hareṇukayūsan’ti. «Что, если я буду принимать только чуть-чуть пищи за один раз, только горсть бобового супа, супа из чечевицы, супа из вика или супа из гороха?»
So kho ahaṁ, bhāradvāja, thokaṁ thokaṁ āhāraṁ āhāresiṁ pasataṁ pasataṁ, yadi vā muggayūsaṁ, yadi vā kulatthayūsaṁ, yadi vā kaḷāyayūsaṁ, yadi vā hareṇukayūsaṁ. По мере того как я делал так,
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, thokaṁ thokaṁ āhāraṁ āhārayato pasataṁ pasataṁ, yadi vā muggayūsaṁ, yadi vā kulatthayūsaṁ, yadi vā kaḷāyayūsaṁ, yadi vā hareṇukayūsaṁ, adhimattakasimānaṁ patto kāyo hoti. Моё тело стало неимоверно истощено.
Seyyathāpi nāma āsītikapabbāni vā kāḷapabbāni vā; evamevassu me aṅgapaccaṅgāni bhavanti tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, мои члены тела стали похожи на соединённые части стеблей лозы или стеблей бамбука.
Seyyathāpi nāma oṭṭhapadaṁ; evamevassu me ānisadaṁ hoti tāyevappāhāratāya; Из-за того, что я так мало ел, мои ягодицы стали похожи на верблюжье копыто…
seyyathāpi nāma vaṭṭanāvaḷī; evamevassu me piṭṭhikaṇṭako uṇṇatāvanato hoti tāyevappāhāratāya. мой позвоночник выступал, словно ожерелье из бусин…
Seyyathāpi nāma jarasālāya gopānasiyo oluggaviluggā bhavanti; evamevassu me phāsuḷiyo oluggaviluggā bhavanti tāyevappāhāratāya. мои рёбра выперли наружу, будто балки старого сарая без крыши...
Seyyathāpi nāma gambhīre udapāne udakatārakā gambhīragatā okkhāyikā dissanti; evamevassu me akkhikūpesu akkhitārakā gambhīragatā okkhāyikā dissanti tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, блеск моих глаз утонул в глазницах, точно блеск воды, что утонул в глубоком колодце.
Seyyathāpi nāma tittakālābu āmakacchinno vātātapena samphuṭito hoti sammilāto; evamevassu me sīsacchavi samphuṭitā hoti sammilātā tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, кожа моей головы сморщилась и иссохла, подобно тому как зелёная горькая тыква высыхает и сморщивается на солнце и ветре.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, ‘udaracchaviṁ parimasissāmī’ti piṭṭhikaṇṭakaṁyeva pariggaṇhāmi, ‘piṭṭhikaṇṭakaṁ parimasissāmī’ti udaracchaviṁyeva pariggaṇhāmi; yāvassu me, bhāradvāja, udaracchavi piṭṭhikaṇṭakaṁ allīnā hoti tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, кожа моего живота настолько прилипла к позвоночнику, что когда я трогал живот, то касался также и позвоночника, а когда я трогал позвоночник, то касался также и кожи живота.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, ‘vaccaṁ vā muttaṁ vā karissāmī’ti tattheva avakujjo papatāmi tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, если я мочился или испражнялся, я там же падал лицом вниз.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, imameva kāyaṁ assāsento pāṇinā gattāni anumajjāmi. Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, pāṇinā gattāni anumajjato pūtimūlāni lomāni kāyasmā papatanti tāyevappāhāratāya. Из-за того, что я так мало ел, если я хотел расслабить тело, потерев его части руками, сгнившие у корней волосы выпадали с моего тела по мере того, как я его растирал.
Apissu maṁ, bhāradvāja, manussā disvā evamāhaṁsu: ‘kāḷo samaṇo gotamo’ti. Одни люди, видя меня, говорили: «Отшельник Готама – чёрный».
Ekacce manussā evamāhaṁsu: ‘na kāḷo samaṇo gotamo, sāmo samaṇo gotamo’ti. Другие говорили: «Отшельник Готама не чёрный. Он коричневый».
Ekacce manussā evamāhaṁsu: ‘na kāḷo samaṇo gotamo napi sāmo, maṅguracchavi samaṇo gotamo’ti; Третьи говорили: «Отшельник Готама ни чёрный, ни коричневый, У отшельника Готамы золотистая кожа».
yāvassu me, bhāradvāja, tāva parisuddho chavivaṇṇo pariyodāto upahato hoti tāyevappāhāratāya. Вот как сильно испортился чистый и яркий цвет моей кожи – из-за того, что я так мало ел.
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘ye kho keci atītamaddhānaṁ samaṇā vā brāhmaṇā vā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayiṁsu, etāvaparamaṁ, nayito bhiyyo; «Какие бы жрецы и отшельники в прошлом ни испытывали болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за старания, это [моё болезненное чувство] – наивысшее, сильнее его нет. Какие бы жрецы и отшельники будущего ни испытали болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за старания, это [моё болезненное чувство] – наивысшее, сильнее его нет. Какие бы жрецы и отшельники настоящего ни испытывали болезненных, мучительных, пронзающих чувств из-за старания, это [моё болезненное чувство] – наивысшее, сильнее его нет.
yepi hi keci anāgatamaddhānaṁ samaṇā vā brāhmaṇā vā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayissanti, etāvaparamaṁ, nayito bhiyyo;
yepi hi keci etarahi samaṇā vā brāhmaṇā vā opakkamikā dukkhā tibbā kharā kaṭukā vedanā vedayanti, etāvaparamaṁ, nayito bhiyyo.
Na kho panāhaṁ imāya kaṭukāya dukkarakārikāya adhigacchāmi uttari manussadhammā alamariyañāṇadassanavisesaṁ. Но этими мучительными аскезами я не достиг какого-либо сверхчеловеческого состояния, какого-либо отличия в знании и видении, достойного благородных.
Siyā nu kho añño maggo bodhāyā’ti? Может ли существовать иной путь к просветлению?»
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘abhijānāmi kho panāhaṁ pitu sakkassa kammante sītāya jambucchāyāya nisinno vivicceva kāmehi vivicca akusalehi dhammehi savitakkaṁ savicāraṁ vivekajaṁ pītisukhaṁ paṭhamaṁ jhānaṁ upasampajja viharitā. «Я помню, как однажды, когда мой отец из клана Сакьев работал, я сидел в прохладной тени миртового дерева, И тогда, отстранённый от чувственных удовольствий, отстранённый от неблагих состояний [ума], я вошёл и пребывал в первой джхане, которая сопровождалась направлением и удержанием [ума на объекте медитации] с восторгом и удовольствием, что возникли из-за [этой] отстранённости.
Siyā nu kho eso maggo bodhāyā’ti? Могло ли это быть путём к просветлению?»
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, satānusāri viññāṇaṁ ahosi: Вслед за этим воспоминанием пришло озарение:
‘eseva maggo bodhāyā’ti. «Воистину, это путь к просветлению!»
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘kiṁ nu kho ahaṁ tassa sukhassa bhāyāmi yaṁ taṁ sukhaṁ aññatreva kāmehi aññatra akusalehi dhammehī’ti? «Так почему я боюсь этого удовольствия [джханы], которое не имеет ничего общего ни с чувственным удовольствием, ни с неблагими состояниями [ума]?»
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: Я подумал:
‘na kho ahaṁ tassa sukhassa bhāyāmi yaṁ taṁ sukhaṁ aññatreva kāmehi aññatra akusalehi dhammehī’ti. «Я не боюсь этого удовольствия, ведь оно не имеет ничего общего ни с чувственным удовольствием, ни с неблагими состояниями [ума]».
Tassa mayhaṁ, bhāradvāja, etadahosi: И тогда я подумал:
‘na kho taṁ sukaraṁ sukhaṁ adhigantuṁ evaṁ adhimattakasimānaṁ pattakāyena. «Непросто достичь этого удовольствия с настолько истощённым телом. Что, если я приму какую-нибудь твёрдую пищу – немного варёного риса и каши?»
Yannūnāhaṁ oḷārikaṁ āhāraṁ āhāreyyaṁ odanakummāsan’ti.
So kho ahaṁ, bhāradvāja, oḷārikaṁ āhāraṁ āhāresiṁ odanakummāsaṁ. Так я принял твёрдую пищу – немного варёного риса и каши.
Tena kho pana maṁ, bhāradvāja, samayena pañcavaggiyā bhikkhū paccupaṭṭhitā honti: В то время пять монахов, которые наблюдали за мной, думали:
‘yaṁ kho samaṇo gotamo dhammaṁ adhigamissati taṁ no ārocessatī’ti. «Если наш отшельник Готама достигнет какого-либо высшего состояния, он скажет нам».
Yato kho ahaṁ, bhāradvāja, oḷārikaṁ āhāraṁ āhāresiṁ odanakummāsaṁ, atha me te pañcavaggiyā bhikkhū nibbijja pakkamiṁsu: Но когда они увидели, как я ем твёрдую пищу – немного варёного риса и каши, – они в отвращении покинули меня, думая так:
‘bāhulliko samaṇo gotamo padhānavibbhanto āvatto bāhullāyā’ti. «Отшельник Готама теперь живёт в роскоши. Он оставил своё старание и вернулся к роскоши».
So kho ahaṁ, bhāradvāja, oḷārikaṁ āhāraṁ āhāretvā balaṁ gahetvā vivicceva kāmehi …pe… paṭhamaṁ jhānaṁ upasampajja vihāsiṁ. И затем, когда я поел твёрдой пищи и восполнил силы, отстранённый от чувственных удовольствий, отстранённый от неблагих состояний [ума], я вошёл и пребывал в первой джхане, которая сопровождалась направлением и удержанием [ума на объекте медитации] с восторгом и удовольствием, что возникли из-за [этой] отстранённости.
Vitakkavicārānaṁ vūpasamā ajjhattaṁ sampasādanaṁ cetaso ekodibhāvaṁ avitakkaṁ avicāraṁ samādhijaṁ pītisukhaṁ dutiyaṁ jhānaṁ … Затем, с успокоением направления и удержания [ума], я вошёл и пребывал во второй джхане...
tatiyaṁ jhānaṁ … третьей джхане...
catutthaṁ jhānaṁ upasampajja vihāsiṁ. четвёртой джхане...
So evaṁ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte pubbenivāsānussatiñāṇāya cittaṁ abhininnāmesiṁ. Когда мой ум стал таким сосредоточенным, очищенным, ярким, безупречным, избавленным от недостатков, гибким, податливым, устойчивым и непоколебимым, я направил его к знанию воспоминаний прошлых жизней.
So anekavihitaṁ pubbenivāsaṁ anussarāmi, seyyathidaṁ—ekampi jātiṁ dvepi jātiyo …pe… iti sākāraṁ sauddesaṁ anekavihitaṁ pubbenivāsaṁ anussarāmi. Я вспомнил свои многочисленные прошлые жизни. Одну, две, три, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч, многие циклы свёртывания мира, многие циклы развёртывания мира, многие циклы свёртывания и развёртывания мира. Так я вспомнил свои многочисленные прошлые жизни в подробностях и деталях.
Ayaṁ kho me, bhāradvāja, rattiyā paṭhame yāme paṭhamā vijjā adhigatā, Это было первым истинным знанием, которое я обрёл в первую стражу ночи.
avijjā vihatā, vijjā uppannā; tamo vihato, āloko uppanno; yathā taṁ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato. Неведение было уничтожено; истинное знание появилось; тьма была уничтожена, возник свет – так происходит с тем, кто пребывает прилежным, старательным и решительным.
So evaṁ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte sattānaṁ cutūpapātañāṇāya cittaṁ abhininnāmesiṁ. Когда мой ум стал таким сконцентрированным, очищенным, ярким, незапятнанным, лишенным нечистоты, гибким, покоренным, устойчивым и погруженным в неколебимость, я направил к знанию смерти и перерождения существ.
So dibbena cakkhunā visuddhena atikkantamānusakena satte passāmi cavamāne upapajjamāne hīne paṇīte suvaṇṇe dubbaṇṇe sugate duggate yathākammūpage satte pajānāmi …pe… Посредством божественного видения, очищенного и превосходящего человеческое, я увидел как существа покидают жизнь и перерождаются, и распознал низменных и высоких, прекрасных и уродливых, в счастливых уделах и в несчастливых уделах. Я понял, как существа переходят [из жизни в жизнь] в соответствии с их поступками.
ayaṁ kho me, bhāradvāja, rattiyā majjhime yāme dutiyā Это было вторым истинным знанием, которое я обрёл в среднюю стражу ночи.
vijjā adhigatā, avijjā vihatā, vijjā uppannā; tamo vihato, āloko uppanno; yathā taṁ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato. Неведение было уничтожено; истинное знание появилось; тьма была уничтожена, возник свет – так происходит с тем, кто пребывает прилежным, старательным и решительным.
So evaṁ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte āsavānaṁ khayañāṇāya cittaṁ abhininnāmesiṁ. Когда мой ум стал таким сконцентрированным — очищенным, ярким, незапятнанным, лишенным нечистоты, гибким, покоренным, устойчивым и погруженным в неколебимость, я направил его к знанию уничтожения пятен [умственных загрязнений].
So ‘idaṁ dukkhan’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ dukkhasamudayo’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ dukkhanirodho’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ dukkhanirodhagāminī paṭipadā’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ; Я напрямую познал в соответствии с действительностью: «Вот страдание... Вот возникновение страдания... Вот прекращение страдания... Вот Путь ведущий к прекращению страдания»...
‘ime āsavā’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ āsavasamudayo’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ āsavanirodho’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ, ‘ayaṁ āsavanirodhagāminī paṭipadā’ti yathābhūtaṁ abbhaññāsiṁ. Я напрямую познал в соответствии с действительностью: «Это – пятна [загрязнений ума]... Это – происхождение пятен… Это – прекращение пятен… Это – путь, ведущий к прекращению пятен».
Tassa me evaṁ jānato evaṁ passato kāmāsavāpi cittaṁ vimuccittha, bhavāsavāpi cittaṁ vimuccittha, avijjāsavāpi cittaṁ vimuccittha. Когда я узнал и увидел это, мой ум освободился от пятна чувственного желания, от пятна существования, от пятна неведения.
Vimuttasmiṁ vimuttamiti ñāṇaṁ ahosi. Когда он освободился, пришло знание: «Он освобождён».
‘Khīṇā jāti, vusitaṁ brahmacariyaṁ, kataṁ karaṇīyaṁ, nāparaṁ itthattāyā’ti abbhaññāsiṁ. Я напрямую познал: «Рождение уничтожено, святая жизнь прожита, сделано то, что следовало сделать, не будет более появления в каком-либо состоянии существования».
Ayaṁ kho me, bhāradvāja, rattiyā pacchime yāme tatiyā Это было третьим истинным знанием, которое я обрёл в последнюю стражу ночи.
vijjā adhigatā, avijjā vihatā, vijjā uppannā; tamo vihato, āloko uppanno; yathā taṁ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato”ti. Неведение было уничтожено; истинное знание появилось; тьма была уничтожена, возник свет – так происходит с тем, кто пребывает прилежным, старательным и решительным.
Evaṁ vutte, saṅgāravo māṇavo bhagavantaṁ etadavoca: Когда так было сказано, брахманский ученик Сангарава сказал Благословенному:
“aṭṭhitavataṁ bhoto gotamassa padhānaṁ ahosi, sappurisavataṁ bhoto gotamassa padhānaṁ ahosi; «Старание господина Готамы было недрогнувшим, старание господина Готамы было как у того, кто является чистым человеком,
yathā taṁ arahato sammāsambuddhassa. как оно и должно быть с тем, кто совершенный и полностью просветлённый.
Kiṁ nu kho, bho gotama, atthi devā”ti? Но, господин Готама, существуют ли божества?»
“Ṭhānaso metaṁ, bhāradvāja, viditaṁ yadidaṁ—«Мне известно, что это так, Бхарадваджа, – божества существуют».
adhidevā”ti.
“Kiṁ nu kho, bho gotama, ‘atthi devā’ti puṭṭho samāno ‘ṭhānaso metaṁ, bhāradvāja, viditaṁ yadidaṁ adhidevā’ti vadesi. «Но как же так, господин Готама? Будучи спрошенным: «Существуют ли божества?», вы говорите: «Мне известно, что это так, Бхарадваджа, – божества существуют»?
Nanu, bho gotama, evaṁ sante tucchā musā hotī”ti? Если так, то не является ли то, что вы говорите, неправдой и пустыми словами?»
“‘Atthi devā’ti, bhāradvāja, puṭṭho samāno ‘atthi devā’ti yo vadeyya, ‘ṭhānaso me viditā’ti yo vadeyya; «Бхарадваджа, когда кого-либо спрашивают: «Существуют ли божества?», то отвечает ли он «Божества существуют» или же «Мне известно, что это так» –
atha khvettha viññunā purisena ekaṁsena niṭṭhaṁ gantabbaṁ yadidaṁ: мудрый человек должен сделать однозначный вывод,
‘atthi devā’”ti. что божества существуют».
“Kissa pana me bhavaṁ gotamo ādikeneva na byākāsī”ti? «Но почему господин Готама не ответил мне первым способом?»
“Uccena sammataṁ kho etaṁ, bhāradvāja, lokasmiṁ yadidaṁ: «[Потому что] в мире [и так] широко принято считать, Бхарадваджа,
‘atthi devā’”ti. что божества существуют».
Evaṁ vutte, saṅgāravo māṇavo bhagavantaṁ etadavoca: Когда так было сказано, брахманский ученик Сангарава сказал Благословенному:
“abhikkantaṁ, bho gotama, abhikkantaṁ, bho gotama. «Великолепно, господин Готама! Великолепно!
Seyyathāpi, bho gotama, nikkujjitaṁ vā ukkujjeyya, paṭicchannaṁ vā vivareyya, mūḷhassa vā maggaṁ ācikkheyya, andhakāre vā telapajjotaṁ dhāreyya: ‘cakkhumanto rūpāni dakkhantī’ti; evamevaṁ bhotā gotamena anekapariyāyena dhammo pakāsito. Как если бы он поставил на место то, что было перевёрнуто, раскрыл спрятанное, показал путь тому, кто потерялся, внёс лампу во тьму, чтобы зрячий да мог увидеть, точно также господин Готама различными способами прояснил Дхамму.
Esāhaṁ bhavantaṁ gotamaṁ saraṇaṁ gacchāmi dhammañca bhikkhusaṅghañca. Я принимаю прибежище в господине Готаме, прибежище в Дхамме и прибежище в Сангхе монахов.
Upāsakaṁ maṁ bhavaṁ gotamo dhāretu ajjatagge pāṇupetaṁ saraṇaṁ gatan”ti. Пусть господин Готама помнит меня как мирского последователя, принявшего в нём прибежище с этого дня и на всю жизнь».
Saṅgāravasuttaṁ niṭṭhitaṁ dasamaṁ.
Brāhmaṇavaggo niṭṭhito pañcamo.
Tassuddānaṁ
Brahmāyu selassalāyano,
ghoṭamukho ca brāhmaṇo;
Caṅkī esu dhanañjāni,
vāseṭṭho subhagāravoti.
Idaṁ vaggānamuddānaṁ
Vaggo gahapati bhikkhu,
paribbājakanāmako;
Rājavaggo brāhmaṇoti,
pañca majjhimaāgame.
Majjhimapaṇṇāsakaṁ samattaṁ.